Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман

– Не ищите никаких подпольных сборищ, – строго сказал шотландец, – не рискуйте собой, здесь не Берлин… – Генрих немного покраснел. Он все равно был уверен, что христиане в СССР не оставили Библии:

– Но все происходит за закрытыми дверями, как у сестры Каритас. В Москве мне таких людей найти негде… – сестра развела руками:

– Милый мой, я сама стою почти на последнем форпосте веры, – она махнула на восток, – в Польше люди еще борются, а в СССР Молох… – так сестра называла коммунистов, – пожрал и католиков и лютеран… – Генрих вытер посуду:

– Не пожрал. Шмуэль учит русский язык, он приедет сюда. И я вернусь, пастором, помогать здешним верующим. Я их найду, обещаю. СССР не Молох, а колосс на глиняных ногах, как выражается мама… – по словам мистера Мэдисона, с матерью и вообще с семьей было все в порядке:

– Но долго он говорить не мог, нам надо было расходиться… – трибуны в приемнике взорвались криками. Генрих прослушал, кто забил гол:

– Ладно, ребята все расскажут, – он отхлебнул остывшего кофе, – или спортсмен-динамовец, освобожденный комсомольский секретарь, товарищ Матвеев, поделится сведениями о результате матча. Товарищ Матвеев… – Генрих вспомнил красивый очерк лица на эскизе, – Паук, кузен мамы, племянник бабушки. Внук Горского, моя близкая родня… – он увидел холодные, серые глаза товарища Матвеева:

– Ерунда, – разозлился Генрих, – он мерзавец, как и остальные комитетчики. Плевать он хотел на семью. Если он получит соответствующий приказ, он лично пустит мне пулю в затылок. Надо как-то щелкнуть его и передать фото мистеру Мэдисону. Хотя товарищ Матвеев не дурак, он избегает фотографий. Ладно, товарищ Рабе, пока делай, что должно и будь, что будет…

Выключив радио, Генрих пошел заниматься.

Мягкий свет лампы под зеленым абажуром, падал на громоздкую, отливающую черным лаком, пишущую машинку. В кабинете старшего лейтенанта Гурвича машинок стояло две. Саша с тоской посмотрел на новинку из США, электрическую машинку IBM Selectric. Устройство вышло на рынок летом, к осени модель доставили в Москву. Саше сейчас эта машинка была ни к чему. Докладная записка уходила наверх, Шелепину и Семичастному:

– Они по-английски не читают, – усмехнулся Саша, – а для поляков мои предложения переведут… – Саша не сомневался, что польские товарищи поддержат его инициативу. Он понимал, что ему еще придется встретиться с пани Данутой:

– Она здесь целый год собирается болтаться, – недовольно подумал Саша, – я вообще-то, тоже учусь в Высшей Разведывательной Школе… – у него, впрочем, было индивидуальное расписание. Саша не ожидал, что до зимы появится на занятиях. Впереди было две большие операции, в Новосибирске и Москве. Он бросил взгляд на стену кабинета, где красовалась афиша выступлений маэстро Авербаха. Саша вспомнил дерзкий голос младшей Куколки:

– Дайте мне спеть гимн Израиля, тогда он обратит на меня внимание… – на полях черновика он аккуратно написал, тонко отточенным карандашом:

– Сионистские демарши в местах гастролей должны пресекаться… – Саша ожидал, что концерты израильтянина, пусть и с двойным гражданством, заставят полезть из щелей всякую шваль, как о них презрительно отзывался юноша:

– Папа был еврей, однако он, прежде всего, был коммунист и гражданин нашей страны, – думал Саша, – так и надо себя вести. СССР, единственное государство, где евреи получили автономию. Пусть едут в Биробиджан строить коммунизм… – вместо этого некоторые круги, как о них говорили на Лубянке, предпочитали добиваться израильских виз:

– Бегут от своей родины, словно крысы, – поморщился Саша. Вспомнив о Биробиджане, он подумал о Куколе:

– Девушка объяснит Авербаху, что росла сиротой, поэтому она не знает идиш. Зато она знает европейские языки, она хорошо училась в школе… – ночью, с пани Данутой, он поймал себя на том, что думает о Куколке:

– С ней мне не надо притворяться, как с проклятой пиявкой, не надо опасаться проверки, как с Саломеей Александровной, не надо проверять кого-то, как сейчас… – понял Саша, – с Куколкой я могу расслабиться… – этим он и намеревался заняться в Новосибирске:

– Она знает, что от ее поведения зависит жизнь ее семьи, – Саша улыбнулся, – она сделает все, что мы ей прикажем. Мы, то есть я, и не только на задании, но во всех остальных отношениях тоже… – он помнил растрепанные, темные волосы, стройные ноги в спущенных до щиколоток брюках, мягкую, горячую спину:

– Во второй раз она не сопротивлялась, не вырывалась, – довольно подумал Саша, – а вела себя, как положено женщине, то есть подчинялась. Маша тоже была бы такой, если бы мы поженились… – Куколка, разумеется, в жены не годилась:

– Они с сестрой расходный материал… – Саша откинулся на спинку канцелярского стула, – лет десять они поработают и выйдут в тираж. Может быть, мы даже разрешим им найти себе каких-нибудь интуристов. Хотя нет… – он помнил злой огонек в глазах младшей Куколки, – окажись они на западе, они немедленно начнут болтать, напишут очередную ересь, а издатели за нее ухватятся… – такие книжонки Саша видел на лотках в Западном Берлине:

– НКВД убило Маяковского и Есенина, – он щелкнул зажигалкой, – что за чушь. С тем же успехом можно сказать, что дедушка Александр Данилович или мой отец американцы… – фото отца, по соображениям безопасности, не должно было покидать закрытого архива Комитета. Саша утешился плакатом к фильму «Горский. Огненные годы». Ему нравились черные и красные цвета на афише:

– Пусть художника ругали за формализм… – «Известия» разразились тогда критической статьей, – но по крайней мере афиша не такая унылая, как все остальные. Она привлекает внимание, а это главное…

Кроме плаката и пишущих машинок, на старинном, времен Дзержинского, столе, в кабинете больше ничего не было. Саша пользовался гнущимся, рассохшимся венским стулом. Он не любил ненужной роскоши:

– Дома человек отдыхает… – он хвалил простые рабочие помещения в Германии, – а на службе незачем себя окружать мрамором и позолотой… – писал он в школьных блокнотах, с картонной обложкой, обыкновенной шариковой ручкой:

– То есть французской, – поправил себя юноша, – но скоро появятся и советские, очень удобная вещь… – он методично вычеркивал из блокнота сделанное за день.

Сашина «Волга», заправленная под завязку, стояла в гараже Комитета. Он намеревался за сутки добраться до Куйбышева:

– Потом я поеду дальше на восток, а Михаил Иванович полетит в Новосибирск встречать Викинга… – физик прибывал на симпозиум на следующей неделе:

– Авербаха ждет на аэродроме целая делегация из Министерства Культуры… – Саша вычеркнул и музыканта, – он живет в люксе «Метрополя», у него своя машина с шофером… – шофер был работником Комитета, но в Москве Моцарта оставляли в покое:

– Главное случится в Новосибирске, этим займется товарищ Котов. Моя задача привезти Куколку и сделать так, чтобы она работала. Если она откажется, – Саша затянулся «Честерфилдом», – она поедет по этапу, прямо оттуда. Она не дура, она на все согласна ради семьи… – он не любил перед отъездом оставлять дела незаконченными:

– Куколку везут в Новосибирск особым рейсом, – он вычеркнул и девушку, – для нее много чести, вообще-то, но так безопасней… – оставался еще товарищ Генрих Рабе. Странница в докладной объяснила, что не смогла завершить проверку, как положено. Саша полистал тощий отчет бывшей подопечной:

– Рабе сказал, что у него есть невеста в Германии… – Саша кинул папку поверх остальных, – даже если и нет, то парень молодец, вышел из неловкой ситуации… – он не сомневался, что Странница вцепилась в объект мертвой хваткой:

– Я по глазам его понял, что ему не нравятся такие девушки. Он серьезный человек и не разменивается на случайные связи. Еще один плюс в его пользу… – Саша рекомендовал сделать Рабе старостой в группе немецких и польских студентов:

– Не надо его больше проверять… – он сделал соответствующую пометку, – отличный парень. Не зря он порвал с капиталистическим образом жизни… – закончив, Саша взглянул на хронометр:

– У них десять вечера. Но они поздно ложатся, Марта полуночница… – он напомнил себе, что надо заскочить в буфет за кофе:

– Я всю